[13]
. Когда у нас была изобретена «активная броня»
[14]
, штатная защита танков от артиллерии и гранатометов? В прошлом веке, в конце пятидесятых. И где она?
С первой «коробочки» на асфальт спрыгивает боец. Называю его про себя Ротный. Строен, высок, широкоплеч.
Автомат с подствольником, выцветшая «горка». Чубчик малюсенький, фасонный. Остальное снято под бритву. Большие серые глаза. Типичный русак. Ротный энергично вертит рукой, как гаишник палочкой, заставляя остальную технику быстрее съезжать с моста. Сейчас я с тобой договорюсь, военный…
– Нам надо в Цхинвал.
– Нет.
Так цыганкам отвечают на вокзале. Коротко и громко. Чтоб отвалили. Но я не сдаюсь.
– Подбросьте. Нас трое. Нам надо.
– Нет.
Понятно. Здесь толкаться бесполезно. Материал набирать надо, мы ведь не туристы. Это в кино репортеры только и делают, что прожигают жизнь – бухают в ресторанах, с телками красивыми спят. Часами страдают, глядя в ночную даль и вспоминая командировку в «горячую точку». А еще с «говнюками-редакторами» спорят за жизнь. Настоящим репортерам всей этой ерундой заниматься некогда. Они «в катушке»
[15]
. Съемка, расшифровка, перегон. Съемка, расшифровка, перегон. Как спусковой механизм, всегда на взводе. «Петров! Командировка!» Есть! Вылет. «Але, Москва! Да-да! Уже сняли! Мы мигом! И это успеем. Конечно, сделаем!» Стаканчик водки, бутерброд, короткий сон, выезд, съемка, расшифровка, монтаж, перегон. Конец командировки. Переезд на безопасную территорию, скоростное погружение в алкогольную нирвану, и тут же домой. А там все по новой. Есть еще так называемые независимые, или свободные, журналисты. Выдают себя за настоящих. Вот кого я терпеть не могу. Они ведут себя так, как будто представляют какую-то неведомую высшую лигу: вид бывалый, взгляд уставших от жизни людей, дорогая экипировка. Приедут, скажем, на Кавказ, покажутся в репортерской тусовке, побухают с тыловиками. Вроде как свои. Ну да, бывает, слетают на вертолете в какой-нибудь Юрт или Мартан. И тут же домой, в Москву. А там… Пошла строка за строкою! В собственных блогах или в каком-нибудь непонятном журнале. А потом они, эти «независимые журналисты», превращаются в «компетентных экспертов». Их цитируют газеты, приглашают на радио и телевидение. За кадром перечисляют регалии: черный пояс по экстремальной журналистике, третий дан по военной тематике! На самом деле – нахватаются вершков и продают себя подороже.
«Вы, простите, кто?» – «Я?! Независимый журналист!» – «Ооо!!! Это круто!»
Независимые… Да. А мы на галерах. Разве им известно, что такое меч редакции, занесенный над репортерскими головами? «Скорей, скорей! ОРТы уже снимают! НТВшники уже едут!» Репортер – это раб редакции.
Бывало, в Чечне, звонок из редакции. Девочка какая-то, недавно принятая на работу. Ей все равно – Грозный это, Мумбаи или Нью-Йорк. Звонит тебе в Ханкалу. «Так, Сладков? Ага… Вы должны сегодня еще успеть в Старые Атаги. На утренний выпуск нужен сюжет». И плевать этой девочке, что ехать надо по Дороге смерти. На ночь глядя. Что сегодня там, у Чечен-Аула «вованов»
[16]
так зажали – разведчиков и спецназ. Пять часов перья летели. Что сегодня как раз на той самой дороге в Атаги подорвался кореш твой по прозвищу Динамит. Разорвало летеху-сапера в клочья! Фугасом, замурованным в фонарный столб. А ведь ты накануне снимал его, живого и улыбающегося. И сейчас тебе хочется не в Старые Атаги ехать, а засосать стакан спиртяги, забыться. Чтоб утром вскочить с затуманенными воспоминаниями и продолжить свой бег. Судьба репортера – калейдоскоп. Он пашет, как папа Карло. Сегодня Чечня, завтра Абхазия, затем – хоп! – Буденновск, потом опять Чечня. Так, Дагестан. Теперь в Ингушетию пожалуйте, оттуда в Афганистан и давай-давай, поехали! А сейчас… Стоп-стоп-стоп. Саша, брейк! Хватит ныть! Сам все выбрал! И сам от всего этого кайфуешь. Наркотик такой. Называется… Называется… Хрен его знает, как называется. Есть люди, которые без этого жить не могут. Я, например.
Так. Вообще-то мы сейчас в Южной Осетии. Мчимся от Гуфтинского моста обратно в Джаву. Там, говорят, дома разбиты ракетами. Уже сюжет. Подъезжаем. Бабушка в домашнем халатике. Плачет.
– Вышла за водой. Стала набирать. Разогнулась, а дома-то уже нет. Обломки.
В другом месте дед. Тоже в слезах.
– Только отстроился после войны
[17]
, а тут – землетрясение. Восстановил. А теперь снова война.
Да… А где же наша авиация? Где русские асы? На учениях они, бывалоча, крошат все в труху. Вертолеты… Их тоже не видно не слышно. Легко воевать с чеченскими боевиками, у них артиллерии нет. Бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей, ПВО, танков и ракет тоже нет. Зажми их в угол и долби себе. А в Цхинвале враг настоящий. Неожиданно дерзкий, напористый. Словно у них там, под Тбилиси, в секретных шахтах ядерные ракеты. Словно это они брали Берлин, рубились и побеждали на Калке, на Бородинском поле, на Курской дуге, в Сталинграде. Словно это они нас веками защищали, а не мы их! От персов, турок, белоканских лезгин… Ладно…
Опять Гуфта. На мост выезжает УАЗик. Тормозит с визгом. Из него выскакивает офицер. Это ж Андрюха Гаглоев. Уже полковник?! Да-а, время летит! Познакомились мы в Ботлихе. В 99‑м было дело. Хаттаб и Басаев чуть не оттяпали от Дагестана весь Ботлихский район. Едва успели отпор дать. Последним мы отбили у боевиков населенный пункт Тандо. Большой кровью. Русскую (это все – кавказцы, татары, евреи, армяне и мы, славяне) пехоту гнали матом в атаку по высохшему каменистому руслу реки. Вверх, прямо на позиции моджахедов. До сих пор помню дымящиеся «бэхи», вздувшиеся от жары трупы. Наших солдат. Песня тогда модная была – «Мальчик хочет в Тамбов». Мы ее чуть переделали и напевали: «Мальчик хочет в Тандо!». И вот там я познакомился с начальником инженерной службы Буйнакской бригады майором Гаглоевым.
Не успеваем даже обняться. На мост вылетает еще УАЗик. Генерал-лейтенант Хрулев, командующий 58‑й армией. Они с Гаглоевым отходят чуть в сторону. Разговаривают. Я в двух шагах. Повернулся спиной, опершись на мостовые перила. С командующим мы не знакомы. Говорят, Хрулев не жалует репортеров. В общении резок, даже груб. С этим контактом ловить нечего. Сейчас подожду, узнаю у Гаглоева обстановку и начну пробиваться в город самостоятельно.
– Александр!
Это Хрулев. Явно в мой адрес.
– Здражела, товарищ командующий (не знаю имени-отчества)!
– Ты чего здесь? – спокойно, доброжелательно.
– Да в город надо.
– Там опасно. Война идет настоящая, по нам ракетами бьют. У них танки, спецназ.
– Ну а что делать. Ребята наши в Цхинвале, телевизионщики. Их вытаскивать надо.
Вру. Благородная цель. Но в первую очередь мне хочется самому быть там. Видеть все своими глазами. Щупать все своими руками. Хочется оказаться в центре событий, в городе.
Рядом с Хрулевым два полковника. Один средний, среднего роста, среднего возраста. Делает пол-оборота ко мне. Несмотря на современную «горку», разгрузку и автомат, чем-то напоминает царского офицера. Выправкой, наверное. Протягивает руку.
– Полковник Гостев. Командир 135‑го полка.
– Александр.
– Геннадий.
Другой полковник высокий, огромный, прям медведь. Ему кивает Хрулев.
– Казаченко! Они с тобой пойдут!
Протягиваем друг другу руки.
– Александр.
– Андрей, командир 693‑го полка. Садитесь ко мне в машину.
Перебрасываем свой скарб из «семерки» в командирский УАЗик. Куда поедем? По прямой десять минут – и мы в городе. Но это опасно. Впереди грузинский анклав – сожгут! Выкуривать из села их коммандос времени нет. Цель – город. Поворачиваем на Дзару. Дорога в обход. Длиннее на сорок горных крутых километров. Едем вдоль прижатой к обрыву колонны. На броне через каждые сто-триста метров бойцы-пэвэошники. Аккуратненькие такие, в новых стальных шлемах, с ПЗРК в руках. То ли «Иглы», то ли «Стрелы» – не различаю. Вот ты какая, настоящая война. На учениях столько ПЗРК в строю не увидишь!
Перегретый УАЗик (крутая у нас техника) с трудом вползает на перевал. Там жизнь кипит. Батарея самоходок развернута для боевой стрельбы. Артиллерист колдует над буссолью
[18]
. Командующий тоже здесь. Спокойный, собранный. Вокруг осетины-южане. Большие, сильные. Вооруженные. И растерянные…
Так, не понял. Они же в городе быть должны, эти воины. С грузинами биться. Как это… «Каждый дом – крепость!», «Ни пяди родной земли!», «Отступать некуда, позади…» Зачем они здесь? Обступили командующего. Жмутся, как напуганные дети. От нашей камеры смущенно отворачиваются. Тихие такие, послушные… Ладно, это не наша война. Вот только погибшие, видать, будут наши.
Маленькое совещание. Командующий разворачивает карту. Кладет на капот нашей «семерки». Водила-джигит все время едет за нами! Хрулев тычет пальцем в Цхинвал. Смотрит на какого-то хмурого кударца.
– Где они?
– Вот тут, тут и тут!
– А вы? Почему отошли?
– Да у них вон самолеты, танки.
Как будто у моджахедов в Афганистане были ракеты! Нет, у них были калоши на босу ногу, автомат Калашникова и любовь к собственному кишлаку. Черт, тянет меня на всякие лирические отступления. Командующий. Карта. Ополченцы. Минут пятнадцать – выяснение обстановки. Активизировались артиллеристы. До орудий метров пятнадцать, не больше.
– Залпом!
Молодой офицер готов прокричать команду. Он поднимает руку в беспалой вязаной черной перчатке над головой. Хрулев оборачивается:
– Эй, эй! Ты че! Очумел? (Другое было слово.) Я совещание провожу!
Офицер мягко опускает руку.
– Есть, товарищ командующий!
Едва Хрулев отворачивается, артиллерист выбрасывает руку, как в славянском приветствии и резко дергает ею вниз. САУ грохочут так, что моя голова болтается на шее, словно боксерская пневмогруша. Хрулев подпрыгивает на месте, прям Чарли Чаплин! Кепи слетает с его головы. Он багровеет и впадает в бешенство.
– Ты че, …!!! …!!!
Артиллерист прижимает к груди руки, ворочает из стороны в сторону опущенной головой. Потом, раскрыв ладони, в мольбе протягивает их к Хрулеву.
– Все! Все, товарищ командующий!
Лицо у него шкодливое. Хрулев снова отворачивается к карте. Ополченцы даже не улыбнулись. Связист командующего, рослый прапорщик в невоенных очках в коричневой роговой оправе, пытается наладить связь с Москвой. У него какая-то зеленая жестяная коробочка размером с десантный рюкзак. Он установил ее, как экран. В сторону Альфы Центавра. Трубка размером с надувной телефон Вячеслава Полунина – «Асисяй». Провода идут к аккумулятору опять же нашей «семерки». Связь. Она, как мед у Винни Пуха – вот она есть, а вот ее нет.
Двадцать первый век! Офицеров на каждых сборах дрючат за сигнальные флажки – учат их, словно моряков, семафорить. В Африке все уже рядовые между собой по рации говорят. Стыдно… Почему офицерам шпаги не раздали? Почему не управляем войсками под барабан, как при Кутузове? Нет связи! Протягиваю командующему свой спутниковый телефон. Он размером с обычный мобильник. Хрулев с кем-то говорит пару минут. Возвращает. И вдруг кивает мне:
– Как ты считаешь, что делать?
Приятно, конечно, что тебя приглашает в советники сам командарм. Да еще на войне. Но что могу сказать я, старлей-политработник в глубоком запасе? Аккуратно щупаю тему.
– А что?
– Связи нет. В городе, вот эти говорят, – кивает на понурых кударцев, – резня. Говорят, убивают мирных. Солдат наших режут. Генерала Кулахметова (он высокий, стройный, сухощавый и абсолютно лысый, и за внешний вид подчиненные дразнят командующего миротворцев Чупа-чупсом), говорят, связанным бросили под танк. Я с ним в одной группе Академию Генштаба заканчивал. Семью знаю.
– А сколько нас?
– Два батальона по двести человек. Артиллерия, танкисты. Человек шестьсот всего.
– А эти? – киваю на ополченцев.
– Пускай сами решают, сами разбираются. – По-моему, немного брезгливо. – У меня задача войти в город, связать противника боем, дождаться подхода основных сил. Параллельно – вытаскивать миротворцев.
– А противник? Сколько их?
– Не знаю. Много.
– Товарищ командующий, если вы отправите людей в город, их всех перебьют. Вас сделают идиотом. Не отправите – назовут трусом.
Хрулев выдохнул.
– Надо людей выручать. Ладно. Я свое решение уже принял. Эй, Гостев! Где разведчик?
Рядом кто-то кашлянул:
– Товкомандующий…
Гостев, рядом офицер. Голова, стриженная под ноль. Форма черепа, как у зулуса. Необычная, дынеобразная. Офицер на секунду имитирует стойку «смирно».
– Капитан Ухватов, командир разведроты. 135‑й полк.
Хрулев разворачивает карту и в полголоса что-то обсуждает с капитаном.
Слышу всего одну фразу, и ушам не верю!
– Сынок, иди и умри, как герой. Но мне нужна информация!
О-па! Вот это номер! Прям сорок первый год. Неужели все так плохо? Офицер Ухватов обыденно отвечает «есть» и уходит. Как за картошкой.
А из города валят автобусы. Женщины, дети. Окна выбиты. Я вижу – там все в слезах. Валят грузовики. В кузовах битком, стоят осетины-южане. В военной форме. Некоторые в спецназовских касках. С автоматами. Машут нам приветливо, как хорошим знакомым. Ломятся в тыл. Выползает танк, «пятьдесят пятка»! Тоже драпает! На броне десант.
– Эй! Куда?
– Щасъ покушаэм и назад! Трое суток нэ эли!
Так вот ты какая, Брестская крепость по-цхинвальски!
Ухватов и его разведчики на дороге. Распихивают по карманам «пять сорок пять» и «семь шестьдесят два»
[19]
. Рассыпуха. Тут же уже знакомый мне Ротный. Тоже звенит патронами.
– Дэн! Дэн!
Вдоль колонны мечется Гостев. Бросается к Ротному.
– Дэн! Ты куда?
– В город пойду. С разведчиками.
– Дэн, останься! Я без тебя не справлюсь. Останься…
Ротный выгребает из карманов патроны, отдает бойцам. Понурив голову, уходит в сторону, туда, где стоит Хрулев.
Разведчики, подавая руки, затягивают друг друга на танки. Машины фыркают и уползают. Сорок бойцов и пять «семьдесят вторых». Навряд ли эти парни вернутся.
Теперь суетится пехота. Бойцы рвут индивидуальные перевязочные пакеты, достают бинты, распускают их на полоски. И эти полоски повязывают друг другу на руки. Прям над локтем. Чтоб в пылу боя не перепутать. С повязкой – значит свой. Если кто занимался боксом, меня поймет. Можно сколько угодно разминаться в раздевалке. Можно идти по коридору, ударяя по пути перчаткой в перчатку. И даже можно, нырнув под канатами, забраться на ринг. Бой, он все равно еще где-то вдали. Но вот как только тебе секундант сует в рот капу – все! Назад дороги нет. Остается только биться. Вот так и бинтик на рукаве. Повязали – значит, ты непосредственный участник боя. Который вот-вот начнется. И никак тебе от этого боя не отвертеться.
А по мне, так повязка белая – это что-то вроде награды авансом, вроде знака участника боевых действий. Штабникам такие вещи никогда не носить.
Колонны пехоты начинают движение вниз, в сторону югоосетинской столицы. На каждой машине чумазый десант. Снимаем. От объектива не прячутся. Дерзко выставляют вперед большой палец. Мол, полный порядок! А ведь, скорее всего, каждый из них, где-то внутри, в сердце, осознает, – навряд ли доведется вернуться. У них «One way ticket»
[20]
, билетик в один конец.
Меняя пехоту, на поляну выскакивают БМ‑21 – реактивная система залпового огня «Град». Разворачиваются для удара. Персонал выпускает домкраты-распорки. Они, как лапы, упираются в грунт. Сейчас машины похожи на огромных ящериц, напружиненных, готовых к прыжку. Наводчики крутят свои колесики, то и дело поглядывая в прицелы. Командующий машет рукой.
– Сладков! Эй!
Подбегаю. Он говорит тише, почти шепчет:
– Сладков, не задерживайтесь здесь. Как только «Град» отработает, сразу за мной! Грузины ответят. Воронка здесь будет.
Ленька наводит камеру. Грохот! Пыль! Огненные сигары с басистым воем уходят вдаль. Не пройдет минуты, и они разорвутся где-то там, на территории бывшей республики СССР. Там где живут наши братья, грузины. Бывшие братья? Не знаю… Бред какой-то… Бред!
На поляне броуновское движение. Неразбериха. Теряем из виду наш УАЗик. «Семерка»! Таксист-авантюрист тут как тут. И мы рвем вниз, в Цхинвал.
Пылим за пехотой по серпантину. Скорость бешеная. Спуск, подъем, поворот. Опять спуск, поворот. Асфальта нет. Под колесами крупная галька. «Семерка» гремит, как барабан. Выскакиваем на следующую поляну. В футбол играть можно. Травка. Вокруг высокий плотный кустарник. Как забор. Пехота уже маскируется. Рубит ветки и забрасывает ими броню. Дорога сквозь поляну уходит вниз. Там Цхинвал. Паркуемся возле «Чайки» – так зовут БТР-КШМ, командно-штабную машину. Ну, точнее, передвижной штаб. Антенны раций торчат из нее, как ветки из дерева. Во все стороны. Выгружаемся. Группа солдат с автоматами наизготовку по кювету ползет вперед, исчезая за склоном. Ползем тем же маршрутом. Дорога, дорога… Город! Внизу, километрах в трех! Высматриваю детали. Вспоминаю, как ополченцы на Дзарском перевале, цокая языками, лопотали: «Разбит, сожжен, разрушен до основания. Города больше нет». Да… Был у меня Грозный, были Вуковар, Мостар… Вот там, помню, да… Одни развалины. А над Цхинвалом кое-где серый туман. Несколько дымков уходят вверх. Особых пожаров не вижу. Леня снимает общие планы. Отползаем назад, к «Чайке».
Совещание. В полевых условиях. Хрулев, командиры полков Гостев и Казаченко. Чуть поодаль Ротный. Эх, товарищ! Вот не взял ты меня с собой в Гуфте, на мосту… А я, видишь, здесь, рядом! Как бы ты, Ротный, ни был против! О, делает вид, что не знает нас. Стоп, что это?! В небе! Прямо над нами. Сильный хлопок! Задираю голову. На меня медленно-медленно, переваливаясь с крыла на крыло, с носа на хвост, падает самолет. Весь в огне.
Жизнь превращается в замедленное кино. Все происходящее резко сбавляет скорость. Солдаты с перекошенными лицами, нелепо разбрасывая колени, медленно-медленно разбегаются по кустам. Они что-то кричат. Но я не слышу. Только вижу. Звука нет. Рты у солдат широко раскрыты, как на приеме у ЛОРа. Я смотрю в небо. Самолет все падает. Он падает прямо на меня. В черепной коробке мечется мысль: «Нелепая смерть… Надо же… Корреспондента задавил самолет».
– Воздух!
Картинка набирает положенную ей скорость. Выхожу из оцепенения. Делаю два скачка к ближайшим кустам. Разворачиваюсь, ищу глазами Леонсио. Вижу. Он, присев, как перед подачей в пинг-понге, метит своим объективом прямо в падающий самолет. Успеваю засечь сноп огня, мелькнувший за густыми кустами. Метров пятьдесят от дороги, не больше.
– Снял?
– Вроде снял.
Пехота ликует. За-дол-бала грузинская авиация! Солдаты тычут автоматами, пальцами – то в кусты, то в небо.
– Сбили!
– Сбили пидора!
И я радуюсь, как ребенок! Сбили-таки грузина! Вздумали воевать против России! Сейчас-то опомнятся!
– Парашют! Парашют!
– Летчик!
Метрах в трехстах от дороги в небе качается парашют. Видно, как летчик мечется в стропах, дергается, пытаясь отвернуть от нашей колонны. А как? Купол-то у него не управляемый. Ты теперь наш, голуба. Под пилотом на веревке болтается упаковка НЗ.
Когда-то я нес службу на Украине. Так вот там мой сослуживец и бывший афганец Толя Тарара, прибывший к нам из Шиндандского отряда, рассказывал, как они там, «за речкой», ходили на духовские караваны. Говорил: «Расстреливали вражескую автоколонну и сразу все бежали вперед». – «Страшно было, Толя?» – «Да нет… Думали-то о мародерке. Кому что достанется».
И вот теперь я сам ловлю на мысли себя: хорошо бы и нам покопаться в шмотках этого сбитого летчика. В его энзэшке. Но вдруг над ухом грохочет очередь, вторая, третья. По летчику шмаляют все. Из автоматов, пулеметов…
– Мочи его, сссуку!
Пилот дергает и дергает стропы.
– Стойте! Не стрелять! Надо взять его!
Летчик сник. Голова его на груди. Мешком он приземляется где-то рядом, в кустах.
Рыжий сержант, взрослый контрактник, сам маленький и щуплый, ерзает, как от энуреза, выбивая берцами чечетку в пыли:
– Давай возьмем! Вот он, давай!
Полковник Гаглоев, ухмыляясь, хлопает его по плечу:
– Все, все, уймись!
Сержант, как ребенок – так и не досталась в «Детском мире» игрушка. Поглядывая сквозь кусты, он вздыхает. Не дали летчика расстрелять!
Меня тычет в бок Уклейн. Глаз у него хитрый-хитрый. Не к добру.
– Пойдем снимем самолет.
Идти вниз не хочется. Такое бывает. Репортерский пыл твой есть – и вдруг ап! И нету! Я ж не киборг, я живой человек. Посещают порой мыслишки…
В самый ненужный момент. Как это… Сомнения. Действительно! Там, у самолета, может случиться все что угодно. Мина, грузинский спецназ, круча, по которой надо будет карабкаться. Но Уклейн берет меня за локоть, чуть-чуть кивает, прикрывая при этом глаза. Так рэкетиры давят на жертву, уговаривая отдать деньги.
– Давай, давай! Давай до конца.
Он закидывает на мощные плечи свои неподъемные сумки. Я вздыхаю, беру штатив. Спускаемся. Внизу, на поляне лежит самолет. Вернее, здоровенный кусок фюзеляжа. В луже огня. Чуть в стороне фонарь с двумя дырками от попаданий. Рыжий сержант тут как тут. Он склоняется над фонарем, трогает входные отверстия. Уклейн раскидывает провода. Сует мне микрофон. Встаю так, чтоб пламя находилось у меня спиной. Бубню стендап
[21]
Продолжение следует, вся статья по адресу: https://my.mail.ru/community/istoriamira/7DF57BA152D70E52.html
Journal information